Ознакомительная версия.
– А какая нам разница, чего он там удумал, если щедро заплатил? Может, бросить её тут, в лесочке, да и уехать? Пока она очухается, мы уже далеко укатим!
– Молодой ты ишо, Влас, безголовый совсем! Она очухается да и вернётся обратно, а ещё хуже – в полицейский участок заявится. Старика-то тряхнут – он и сдаст нас с потрохами! Нет, надо свезти её подальше от этих мест, чтоб не скоро вернулась. А самое надёжное – чтоб совсем не вернулась.
– Дак она и не вернётся! Пока очухается – её уже и звери задерут. Руки-то связаны! И на голове мешок! Нас она не видела, мы сзади подкрались. Даже если и оклемается, никогда нас не опознает.
– Меня, может, и не опознает, а тебя-то – наверняка! – расхохотался мужчина, чей голос был грубее, он явно принадлежал человеку постарше. – Дивно она тебе морду-то распластала! Меченый ты теперь!
– Тьфу, ты, окаянный! Весело ему! – парень в сердцах плюнул. – А у меня кровища так хлестала, что всю рубаху измарал, не девка, а кошка дикая! Жене-то чё я теперь скажу?
– Вот про кошку и расскажи ей! – снова раздался смех Назара. – А я погляжу, как супружница тебе другую щёку распластат!
Любаша попробовала пошевелить руками, но они были крепко связаны. Она лихорадочно соображала, что же ей теперь делать. Надо как-то спасаться. Но как? Судя по голосам, мужиков было двое. Того, что постарше, зовут Назар, а молодого – Влас. Что она может против них, да ещё со связанными руками?
– Может, нам её это… добить? – шёпотом спросил Влас.
– А другой дороги у нас и нет, вот только стемнеет чуток, – сурово ответил Назар, а потом рассмеялся:
– А мы сначала попользуем её, прямо тут, в лесочке, на мягкой травушке! Может, ей понравится, дак ещё и благодарить нас станет!
Мужики дружно загоготали.
Любушка замерла, внутри у неё всё похолодело. Она понимала, что спасти её теперь может только чудо. Молить злодеев о пощаде – бесполезное занятие, этим она их только раззадорит.
Страх сковал её, слёзы полились из глаз. Стало так горько, что она всхлипнула от отчаяния.
– Слыш-ко, никак оживает девка-то наша! – раздался голос Власа.
Любаша замерла.
– Дак сунь ей кляп-от в рот, чтоб не заблажила, не дай Бог, – глухо отозвался Назар.
– Сам и сунь, раз такой умный! А с меня уже довольно!
– Боишься девки? – громко засмеялся мужик. – Дак ты морду-то ей больше не подставляй!
В это время позади послышался звон колокольчика.
– Знать-то едет кто-то! – испуганно сказал Влас. – Не дай Бог, эта дура блажить начнёт!
– А ты там попридержи её! – строго наказал ему Назар.
Влас наклонился над Любашей, совсем рядом послышалось его дыхание, сквозь мешковину были видны очертания его головы. Он процедил сквозь зубы:
– Лежи тихо, молчи, коли жить хочешь!
Девица попыталась приподнять голову и застонала от боли.
– Цыц! – злобно прошептал Влас и накрыл ей рот ладонью. Грязная мешковина прижалась к Любиным губам.
Девица уже уразумела, что ей всё равно не жить, хоть молчи, хоть не молчи. Звон бубенцов всё приближался, и она понимала, что это её единственная надежда на спасение. Она разомкнула сжатые губы и, что есть силы, впилась зубами в палец Власа. Тот взвыл от боли и отдёрнул руку от её лица. Люба стремительно повернулась на бок в противоположную от мужика сторону, приподнялась всем корпусом и перевалилась за невысокий бортик телеги, почти под ноги приближающейся тройке. Она сильно ударилась плечом и головой, но выбирать не приходилось: либо жизнь, либо ушибы. Уже теряя сознание, Любушка услышала, как Влас заорал:
– Гони!
И телега загромыхала, удаляясь.
Очнулась Любаша в повозке. Рядом сидела миловидная дама в широкополой шляпе, из-под которой видны были белокурые локоны. Васильковые глаза её смотрели на девушку с участием.
«Совсем, как у Василки», – подумалось Любушке.
– Очнулась, милая, – проговорила дама приятным голосом. – Ох, и напугала же ты нас с Кузьмой!
Как бы в подтверждение её слов, кучер обернулся и кивнул.
– Мы уж было подумали, что ты убилась, – продолжала дама. – Что же с тобой такое приключилось, бедняжка?
Любаша хотела ей ответить, но оказалось, что у неё совсем нет сил, вместо слов раздался лишь слабый хрип.
– Молчи-молчи, милая, не напрягайся, потом расскажешь! – спохватилась дама. В это время они остановились около какого-то дома. Отворились широкие ворота, и повозка въехала во двор. Кто-то помог Любушке сойти на землю, голова её закружилась, и она начала было падать, но чьи-то крепкие руки подхватили девицу.
Любушка открыла глаза и в недоумении огляделась. Она лежала на кровати в незнакомой комнатке с низким потолком. Утреннее солнышко пробивалось сквозь небольшое окно, освещая круглый столик, накрытый льняной скатертью, и крепкий стул возле него. Рядом с кроватью на другом стуле сидела девушка и внимательно смотрела на Любашу.
– Где я? – спросила Любушка.
– В доме доктора Иноземцева, вас барыня вчера привезли, – пояснила девушка. – Они вас по дороге подобрали. Доктор меня к вам приставил, я горничная, Серафимой меня звать. Можно просто Сима. Доктор велел вам вот эту микстуру пить, как очнётесь. И строго-настрого запретил вставать! Сказал, чтоб лежали, пока он не осмотрит вас вдругорядь.
Девушка взяла в руку ложку и налила в неё какую-то жидкость из тёмной склянки.
– Давайте немного голову приподымем. Вот тааак, – продолжала Серафима, вливая лекарство в рот Любаше. – Теперь лежите, а я рядом посижу.
Люба проглотила горькую жидкость, поморщилась и закрыла глаза. Разговаривать с бойкой горничной не было ни сил, ни желания.
Но та не унималась, поднесла к её губам стакан с водой. Любушка с удовольствием сделала несколько глотков.
Вскоре в каморку заглянула вчерашняя дама. Горничная вскочила, уступив ей стул:
– Присаживайтесь, Любовь Васильевна!
– Ну, что? Как себя чувствует наша гостья? Вижу, что тебе уже получше, – начала разговор хозяйка.
Люба слабо улыбнулась и тихо проговорила:
– Спасибо Вам, Вы вчера мне жизнь спасли. Я уже и не надеялась, что жива останусь.
– А звать-то тебя как, девица? – спросила дама.
– Люба я, – ответила Любаша коротко.
– Так значит, тёзки мы! Ну, выкладывай, тёзка, что же такое с тобой приключилось?
И Любаша кратко рассказала свою ужасную историю. Умолчала только, что у коконьки она жила в ссылке, что есть у неё большая семья.
– Наверное, надо бы сообщить твоей тётушке, что ты жива, да в полицию заявить, – сказала Любовь Васильевна, – только я не разглядела, кто там был в телеге, уже смеркалось.
– Я тоже лиц их не видела, – ответила Любаша, – только голоса помню.
– Сейчас тебе поправиться надо, а там уже и решать будем, что дальше делать, – сказала она, уходя.
Потом больную осмотрел доктор. Это был худощавый мужчина с седой бородкой клинышком и весёлыми глазами, скрытыми за стеклами пенсне, сидящего на его слегка заострённом носу. Он представился Петром Яковлевичем и во время осмотра постоянно шутил и улыбался.
– Как тебя разукрасили-то, красавица! – присвистнул он, разглядывая Любушкино лицо. – Ну, ничего, синяки сойдут, главное, что нет ран, а, значит, и никаких шрамов не останется.
Доктор долго наклонял голову Любаше то вправо, то влево, то вперёд, то назад, и всё время спрашивал, где ещё болит. Прощупав плечо и руку, сказал, что кости целы, просто сильные ушибы. Он дал Серафиме склянку с мазью, которой велел смазать все ссадины и синяки, и заключил осмотр словами, что, в общем-то, ничего страшного нет, надо только отлежаться несколько дней. Уходя, он весело глянул на больную поверх своих очков и заверил, что до свадьбы всё непременно заживёт.
Только Любушке было не до веселья и уж вовсе не до свадеб. Голова кружилась всякий раз, как только девица пыталась слегка приподняться. Облегчённо вздохнув, когда доктор оставил её в покое, она опять провалилась то ли в сон, то ли в забытьё. Так прошло несколько дней. Серафима ухаживала за Любой, как за малым дитём, кормила её с ложки, поила, слегка придерживая больную голову. Когда Любаше стало получше, она наконец смогла разглядеть свою сиделку. Это была высокая крепкая девка, про каких обычно говорят «кровь с молоком». Лицо её, изъеденное оспой, вид имело неприглядный, к тому же, левый глаз слегка косил. Но душа её, несомненно, была доброй, ведь столько сил Серафима потратила, выхаживая Любушку. Та же чувствовала себя неловко перед этими людьми, проявившими о ней такую заботу, добровольно принявшими участие в её судьбе. Она знала, что докторам полагается платить за работу, и с ужасом ждала того часа, когда с неё потребуют плату за лечение и кров. Денег-то у неё совсем не было. Она сильно скучала по своему дому, по сестре и братьям, по матери с отцом, по деду с бабкой и по коконьке, которая, наверное, теряется теперь в догадках, что же приключилось с Любашей. А может, она решила, что Любушка сбежала от неё? Ей совсем не хотелось выглядеть такой неблагодарной. Вспомнилось, как дружно они жили вдвоём, как много рассказывала ей о своей жизни тётушка Пелагея долгими вечерами. А всё этот рыжий кержак, будь он неладен! Всю жизнь Любушке порушил он со своим сумасшедшим дедом. Но думать о плохом ей не хотелось. Не хотелось и вспоминать, что она пережила, лёжа в чужой телеге с грязным мешком на лице.
Ознакомительная версия.
